– Некому звонить…
– Ясненько, – с притворным сочувствием зацокал языком Крыжнёв. – Что ж, бывает… Но, как правило, быстро проходит. Посидишь тут с нами часок-другой-третий, отдохнёшь, авось, память-то и вернётся. А мы с товарищем старшим сержантом в честь праздника даже протокол пока оформлять не будем.
Десятки, если не сотни раз, наблюдал Соколов этот спектакль. Среди его сослуживцев встречались истинные виртуозы, достоверные и органичные, как все Гамлеты и Офелии земли, вместе взятые. Им бы на сцену – такие таланты пропадают, обидно даже. Неистовые и проникновенные, яростные и вкрадчивые – к каждому «зрителю» они подбирали свой, единственно верный ключ. Из Крыжнёва со временем тоже должен был получиться большой артист, но пока он только начинал, а потому и с текстом, и с интонациями явно промахнулся: на Хасанова его выступление не произвело ровным счётом никакого впечатления. В отличие от большинства «зрителей» он не оправдывался, не пытался ничего объяснить, не возмущался, не призывал Аллаха в свидетели, не клялся жизнью мамы и старшей сестры, а главное – явно не собирался никому звонить.
– Разбирайтесь, – лишь кивнул равнодушно. – Где мне подождать?
– Вот собака, – процедил Крыжнёв, запирая клетку «обезьянника». И пошёл ставить чайник. Настроение у него было явно испорчено – спектакль провалился.
* * *
Около полудня Крыжнёв отправился на платформу – «ноги размять». На деле же собирался в который уже раз подкатиться к Ирочке, дежурной по станции. Ирочка была молода, хороша собой и совершенно неприступна. Крыжнёв едва доставал ей до плеча и потому как кандидат в ухажёры не рассматривался. Но младший лейтенант был настойчив и сдаваться не собирался.
– Эй ты, Склифосовский, не стосковался ещё? – крикнул он перед уходом Хасанову.
Тот молча отвернулся.
– Ну и чёрт с тобой, сиди…
Через пару минут дверь в «дежурку» распахнулась.
– Сокол, мать твою, чего расселся, у нас ЧП, – с порога завопил младший лейтенант. – Давай, пошевеливайся.
Соколов выскочил в вестибюль. Первое, что бросилось в глаза, – группа людей, сомкнувшихся в кружок.
– Разойдитесь, полиция, пропустите, – Соколов протискивался вперёд, Крыжнёв – за ним. Подбежала Ирочка. Народ расступился.
– Слава богу! – радостно воскликнула старушка в белом мохеровом берете. – Милая, смотри, товарищи милиционеры пришли, сейчас всё будет хорошо. Товарищи милиционеры, мы «Скорую помощь» вызвали, но, может, вы поторопите докторов по-своему, по-служебному?
У стены, прямо на каменном полу, свернувшись клубком, лежала молодая женщина. Дышала она хрипло, с присвистом, переходящим в глухое утробное рычание. Руки в тонких бледно-жёлтых, как мимоза, перчатках судорожно прижимала к большому животу, туго обтянутому тёплым зимним пуховиком. Под ней стремительно растекалась лужица, прозрачная, но с кровавыми прожилками.
– Воды отошли, – зачем-то пояснила старушка в берете. – А роды стремительные, вон как корчится.
– Что делать-то? – ахнула Ирочка.
– Для начала перенести её в «дежурку», – решил Соколов. – Не оставлять же её тут на полу.
– Ещё чего! – взвизгнул Крыжнёв. – Чтобы она нам там всё изгваздала?!
Соколов склонился над девушкой, отвел со лба слипшиеся волосы.
– Попытайтесь подняться, – предложил он девушке, повернулся к Ирочке, мол, помогите. В сторону Крыжнёва старался не смотреть.
Девушка была похожа на актрису. Имени актрисы Соколов не знал, помнил лишь, что она играла в каком-то голливудском фильме бледную и прекрасную царевну эльфов. Сейчас взгляд эльфийской красавицы был блуждающий, слепой. Она смотрела куда-то сквозь Соколова и видела, верно, то, что никому другому сейчас было видеть не дано. Точно такие же глаза – бездонные, страдающие, с расширенными до размера вселенной зрачками – были у косули, которую однажды он подстрелил в заснеженном лесу где-то далеко на севере…
Вдвоём с Ирочкой они подхватили девушку под руки. Толком идти она не могла, глухо стонала, вырывалась, пытаясь опуститься на колени и пополз-ти. Благо до «дежурки» было недалеко. Уложив девушку на клеёнчатую кушетку, Соколов вновь обернулся к Ирочке:
– У вас в аптечке есть какие-нибудь лекарства?
– Что вы, какие лекарства, вы же знаете, нам запрещено! – всплеснула руками дежурная. – Да и какие тут лекарства? У неё же не ангина, а роды! Врачей ждать надо.
Ирочка ушла – надолго покидать пост ей было запрещено. Обещала снова позвонить в «Скорую», выяснить, что и как.
В дверном проёме появился Крыжнёв:
– Блин, да меня сейчас вытошнит, – простонал он так, будто это у него были схватки.
– Дверь закрой, – гаркнул Соколов. – Да не с этой стороны, а с той. Иди погуляй, продышись.
Девушка стонала всё громче, извивалась, словно изнутри её разрывало на части. Соколов опустился на колени, расстегнул пуховик, стянул с её рук перчатки. Пальцы оказались ледяными, он принялся дышать на них, стараясь согреть. Гладил её эльфийские щёки, мокрые от слёз, и шептал нечто невразумительное, нежное, непонятно из каких глубин поднимающееся:
– Ну-ну, родная, тише, тише, вот-вот приедет доктор, и всё закончится. Потерпи, это сейчас больно, а потом всё забудется. Быстро-быстро забудется. И уже не вспомнится. У тебя ещё много детей будет, вон, какая ты молодая, красивая, хорошая.
Она по-прежнему стонала, и стоны эти становились всё громче и пронзительнее.
– Товарищ начальник, – голос донёсся до Соколова откуда-то издалека. – Товарищ начальник, выпустите меня. Она сейчас родит. Вы один не сможете.
Соколов обернулся. Адылбек Хасанов, средне-азиатский «гость» младшего лейтенанта Крыжнёва, окликал его, судя по всему, уже не в первый раз.
– Я – медик, студент-медик, помните? Я помогу.
Соколов поднялся. Взял со стола ключи. Будто сквозь липкую вату шагнул к решётке и долго – ему показалось, что целую вечность, – возился с замком, не переставая оглядываться на роженицу, кричавшую всё пронзительнее.
«Сейчас я решётку отопру, а он выскочит и убежит, – промелькнуло в голове запоздалое. – Ну и хрен с ним, пусть бежит. В конце концов, он ни в чём не виноват».
Но студент-медик Адылбек Хасанов никуда не убежал.
– Водка есть? – спросил он строго.
«Он же мусульманин, зачем ему водка?» – отчего-то подумалось Соколову. Но уточнять он не стал. Молча открыл ящик стола, достал початую бутылку.
– Лейте, – велел Хасанов, подставляя ладони, сложенные ковшом. – До воды теперь далеко.
Потом он усадил Соколова на край кушетки и показал, как держать девушку за плечи. Сам опустился в изножье.
– Головка прорезалась, – бросил коротко.
– Справишься?
– Придётся постараться…
* * *
Когда приехала «Скорая», врачу осталось лишь перерезать пуповину.
– Молодец, сержант, – похвалил седоусый док-тор, судя по всему, ближайший родственник Деда Мороза. – Чисто сработано. Глянь, какого богатыря родил!
– Да не я это, вот он, – отмахивался Соколов. Заозирался в поисках Хасанова, но парня уже и след простыл.
Соколов стоял рядом с медсестрой, смотрел, как та ловко пеленает мальчишку, а в ушах по-прежнему звучал его первый, требовательный, басовитый крик, раздавшийся в тот самый миг, когда Соколов уже практически отчаялся его услышать. Теперь младенец сладко шлёпал губами, ворчал и недовольно щурился на яркий свет из-под припухших век. Цвета глаз было, конечно же, не разобрать, но отчего-то Соколов был уверен: они будут такие же тёмные, как у матери-эльфийки, у Адылбека да и у него самого.
– Поверьте моему опыту, – ворковал Дед Мороз, обращаясь к роженице, которую уже успели переложить на носилки. – Мужики, родившиеся 8 Марта, – особые люди. Счастливые, везучие, жизнью обласканные. Так что вы, моя дорогая, не только себе подарок сделали, но и сыночку своему угодили – в правильный день он у вас родился…
На улице Крыжнёв деловито суетился у фургона «Скорой помощи» – командовал погрузкой. Соколов бережно нёс ребёнка, укрывая его под курткой от ледяного ветра.
– Бывай, парнишка, – сказал он, аккуратно пристраивая его рядом с матерью.
– Спасибо вам, – мягко улыбнулась девушка, едва касаясь руки Соколова. – Спасибо вам, и не держите на меня зла.
– Бог с вами, за что? – смутился Соколов.
– Как за что? Испортила вам праздник…
Двери захлопнулись, весёлый доктор бодро вскочил на своё место рядом с водителем.
– Куда вы её теперь? – спросил Соколов.
– В пятнадцатый роддом, он тут ближайший.
– Поаккуратнее там, не дрова везёте, – прикрикнул на водителя Крыжнёв. Но дверь, к счастью, уже захлопнулась.
– Ты зачем чурку выпустил? – набросился Крыжнёв на Соколова, едва «Скорая помощь» тронулась с места.
– Тебя не спросил, – буркнул Соколов.
– Учти, Соколов, я рапорт подам. Сегодня же, вот прямо сейчас.
– Валяй, – бросил Соколов. И не оглядываясь, пошёл обратно в метро. Толкнув стеклянную дверь, внезапно вспомнил, что даже не узнал имени эльфийской царевны.
